типа: смелыми, активными, дерзкими, чрезвычайно вежливыми и опасными, - и "переговоры", как назвал их Стюарт, продолжались довольно долго, почти наверняка дольше, чем предполагал Ли, стоявший в сорока футах от него на небольшом возвышении. Наконец Браун твердо сказал: "Нет, я предпочитаю умереть здесь", и Стюарт с чем-то похожим на сожаление снял фуражку и, помахав ею, отошел в сторону за каменную колонну, разделявшую две двери здания, чтобы освободить дорогу пехотинцам.
Из пожарной части раздался залп выстрелов, когда трое пехотинцев с кувалдами вышли вперед и принялись колотить по тяжелым дубовым дверям. Поскольку Браун использовал веревку, чтобы держать двери слегка приоткрытыми, кувалды поначалу не произвели никакого впечатления, лишь немного отодвинув их назад, когда веревка натянулась. Грин заметил неподалеку тяжелую лестницу и приказал своим людям использовать ее в качестве тарана, со второго удара пробив "рваную дыру в правой двери". Полковник Вашингтон, который находился внутри и стоял рядом с Брауном, позже заметил, что Джон Браун "был самым хладнокровным и твердым человеком, которого я когда-либо видел, бросив вызов опасности и смерти". Когда один его сын был мертв, а другой прострелен, он одной рукой щупал пульс умирающего сына, а другой держал винтовку и командовал своими людьми с максимальным хладнокровием, призывая их быть твердыми и продавать свои жизни так дорого, как они могут". Это восхищение Джоном Брауном как человеком должно было стать общей темой на Юге в течение следующих нескольких недель: он обладал всеми достоинствами, которыми южане восхищались, за исключением его мнения о рабстве.
Полковник Вашингтон громко крикнул: "Не обращайте на нас внимания. Огонь!", когда дверь разлетелась на куски, и Ли, узнавший голос Вашингтона, восхищенно воскликнул: "Кровь старых революционеров дает о себе знать".
Лейтенант Грин первым прошел через узкий, заваленный щепками проем в двери, который проделали его люди. Внутри пожарной каланчи уже стоял густой дым - в те времена, когда еще не был изобретен бездымный порох, каждый выстрел выпускал клубы густого, едкого черного дыма, - но, несмотря на это, он сразу же узнал знакомого полковника Вашингтона. Вашингтон указал на Брауна, который стоял на коленях рядом с ним, перезаряжая свой карабин, и сказал: "Это Осаватоми". Грин не стал медлить. Он сделал выпад вперед и вонзил в Брауна свою парадную шпагу, но клинок ударился о пряжку пояса Брауна и от удара согнулся почти вдвое. Грин взял погнутое оружие в обе руки и бил им Брауна по голове до тех пор, пока старик не рухнул, из его ран хлынула кровь. Когда за Грином последовали морские пехотинцы, возглавляемые майором Расселом с его ротанговой тростью, один из них был ранен в лицо, а другой убит. Остальные, по словам Грина, "набросились на него, как тигры", перешагнули "через своих павших товарищей" и закололи штыками двух последователей Брауна, прижав одного из них к дальней стене. Остальные сдались, и бой закончился через три минуты. Грин позже заметил, что "штурм - это не игра в день", что, несомненно, было верно, но Ли достиг своей цели: никто из пленных не пострадал во время штурма. Полковник Вашингтон отказался покинуть пожарную каланчу, пока ему не выдадут пару перчаток, поскольку он не хотел появляться на публике с грязными руками.
Ли "позаботился о том, чтобы захваченных выживших защищали и относились к ним с добротой и вниманием". Действительно, как только пожарная каланча была взята, все, казалось, были впечатлены Джоном Брауном, а не разгневаны или отомщены. Лейтенант Грин решил, что убил Брауна, но вскоре выяснилось, что раны старика менее серьезны, чем предполагалось, и Ли отнес его в кабинет начальника оружейной мастерской, где Браун вскоре восстановил достаточно сил, чтобы провести то, что сейчас бы назвали "пресс-конференцией знаменитости" в сочетании с некоторыми атрибутами королевской аудиенции. Ли вежливо предложил освободить комнату от посетителей, если их присутствие "раздражает или причиняет боль" Брауну, который, хотя и испытывал значительную боль, ответил, что "рад ясно выразить себя и свои мотивы", что было значительным преуменьшением, учитывая то, что должно было произойти в следующие шесть с половиной недель, в течение которых Браун превратится в национального героя и мученика, во многом благодаря мастерству, с которым он играл на общественном мнении Севера, а также своему природному достоинству и мужеству.
В маленькой комнате было много народу. Браун и один из его раненых, лежавшие на пропитанной кровью старой подстилке на полу, были окружены Ли, Стюартом, губернатором Вирджинии Уайзом, бывшим пленником Брауна, несгибаемым полковником Вашингтоном, сенатором Мейсоном из Вирджинии, который в ближайшем будущем станет "комиссаром" Конфедерации в Великобритании; конгрессмен Валландигхем из Огайо и конгрессмен Фолкнер из Вирджинии, и, возможно, важнее всех этих людей - два репортера, один из "Нью-Йорк Геральд", другой из "Балтимор Америкэн", с блокнотами наготове. К всеобщему удивлению, Браун позволил допрашивать себя в течение трех часов, ни разу не потеряв самообладания и уважения аудитории и не подав "ни малейшего признака слабости", хотя первый удар лейтенанта Грина шпагой пронзил его почти до почек, а затем ударил в пряжку ремня.
Губернатор Уайз, возможно, говорил за всех, когда сказал о Брауне: "Он человек с ясной головой, мужественный, стойкий и просто бесхитростный. . . . Он внушил мне большое доверие к своей честности как к человеку правды. Он фанатик, тщеславный и болтливый, но твердый, правдивый и умный", - необычные слова для описания человека, который только что штурмовал и захватил город и федеральный арсенал и был ответственен, по крайней мере морально, за смерть четырех горожан и одного морского пехотинца. Уайз добавил: "Он самый азартный человек, которого я когда-либо видел", и, похоже, все разделяли это мнение.
Он также был самым красноречивым. Когда сенатор Мейсон спросил его, как он может оправдать свои действия, Браун ответил: "Я думаю, мой друг, что вы виновны в великом преступлении против Бога и человечества - я говорю это, не желая быть оскорбительным, - и было бы совершенно правильно, если бы кто-нибудь вмешался в ваши действия, чтобы освободить тех, кого вы умышленно и нечестиво держите в рабстве. Я говорю это не оскорбительно". Когда Мейсон спросил его, выплатил ли он своим людям жалованье, Браун ответил: "Никакого", а когда Дж. Э. Б. Стюарт заметил на это, немного сентиментально: "Возмездие за грех - смерть", Браун повернулся к нему и сказал с упреком: "Я бы не сделал вам такого замечания, если бы вы были пленником и раненым в моих руках".
Браун снова и снова переигрывал своих оппонентов. Когда его спросили, по какому принципу
